Горки Ленинские как Оптина пустынь
7 ноября 1917-го Россия затворилась в скиту и зажглась от «Искры»
Тофик Шахвердиев
Есть в Ленине керженский дух,
Игуменский окрик в декретах.
Николай Клюев
Не мною первым замечено, что ленинско-сталинская ВКП(б) – КПСС была сатанинской пародией на Церковь. Их съезды – это соборы, их Политбюро – Синод, секретари обкомов — епископы, секретари райкомов — благочинные, партийные секретари — клирики, рядовые члены партии — миряне… Мы помним и ритуалы — вроде «всенародных выборов», приема в пионеры или вручения наград… У коммунистов были свои мученики, отдавшие жизнь за «светлые идеалы»: Чапаев, Лазо, Павлик Морозов… Есть и лжемощи – законсервированный труп на Красной площади.
Были у них и казнимые «еретики» – Троцкий, Бухарин, Каменев, Зиновьев… Последнее обстоятельство отмечал еще Николай Бердяев:
«Все теоретические, идейные, философские споры и все практические, политические, экономические споры в советской России стоят под знаком ортодоксии и ереси. Все «правые» или «левые» уклоны в философии или в политике рассматриваются как уклоны еретические». («Истоки и смысл русского коммунизма»).
И вот мне открылось еще одно любопытное сходство между Церковью и преступной организацией ВКП(б) – КПСС. Но прежде чем указать на это, необходимо кое-что объяснить.
Во-первых — слово «керженский», которое употребил Николай Клюев.
Тут сошлюсь на статью из словаря «Старообрядчество» (Церковь, М., 1996.) «КЕРЖЕНЕЦ – река, левый приток Волги, устье которого находится у Макарьевского Желтоводского монастыря, напротив г. Лысково (Нижегородская обл.) В окрестностях Керженца проживает значительное число старообрядцев. Слово «Керженец» употреблялось также для обозначения историко-территориальной общности старообрядцев тех мест». Из этого можно заключить, что слово «керженский» означает твердость и непреклонность, свойственные русским староверам.
Во-вторых, надобно сказать кое-что о том, как в церковном обиходе употребляется слово «старец». В традиции восточного монашества «старцем» называется опытный монах, которому в обители поручают руководство новоначальными иноками. Так это обстояло с IV века до новейших времен. Но в XIX веке в России этот термин стал приобретать несколько иной смысл: «старцами» стали называть некоторых известных в церковной среде духовников. Подобные фигуры прежде всего появились и прославились в Козельской Оптиной пустыни. Апологетами этого небывалого до тех пор явления выступили люди известные и одаренные – писатель Константин Леонтьев, священник Павел Флоренский и даже Федор Достоевский.
В романе «Братья Карамазовы» великий писатель изобразил одного из «старцев», но при этом сделал и такое признание: «Во многих монастырях старчество было встречено почти гонением» (глава 5).
Среди тех, кто отрицательно отнесся к этому явлению, прежде всех следует назвать имя святителя Игнатия (Брянчанинова), одного из замечательнейших духовных писателей России. В середине XIX века святой епископ провозглашал, что «послушание старцам в том виде, в каком оно было у древнего монашества, не дано нашему времени», а также предостерегал от «лжестарцев»:
«Тщеславие и самомнение любят учить и наставлять. Они не заботятся о достоинстве своего совета! Они не помышляют, что могут нанести ближнему неисцельную язву нелепым советом, который принимается новоначальным с безотчетливою доверенностью, с плотским и кровяным разгорячением! Им нужен успех, какого бы ни был качества этот успех, какое бы ни было его начало! Им нужно произвести впечатление на новоначального и нравственно подчинить его себе! Им нужна похвала человеческая! Им нужно прослыть святыми, разумными, прозорливыми, старцами, учителями! Им нужно напитать свое ненасытное тщеславие, свою гордыню».
Я припомнил эти горькие слова, когда читал книгу «О Ленине» (NY: «Телекс», 1991). Автор — Н. Валентинов (Николай Владиславович Вольский, 1879 – 1964), он был журналистом, в молодости входил в большевистскую партию. В 1904 году, будучи в Женеве, познакомился с Лениным (которому в ту пору было 34 года!) и в течение многих месяцев общался с ним едва ли не ежедневно. Засим я хочу привести пространную цитату из книги Валентинова (стр. 72—73):
«Ленина называли не только Ильичом. Я не мог сразу понять, о ком идет речь, когда впервые услышал от Гусева «Идем к старику». Считаться стариком в России было не трудно. Нужно было лишь несколько превышать среднюю продолжительность жизни, а она была низка. Тургенев в «Дворянском гнезде» называет стариком Лаврецкого, которому было только 43 года. Однако Ленина называли «стариком» не в этом смысле. Несмотря на свой афишированный интернационализм, даже космополитизм, среда, которой командовал Ленин, была очень русской. Русское же не значит еще «родился от русского отца и от русской матери». Это обычно бессознательное проникновение «русским духом», бытом, вкусом, обычаями, представлениями, взглядами, а из них многие нельзя в их генезисе оторвать от Православия – исторической религиозной подосновы русской культуры. Приняв это с Востока, русская Церковь с почтением склонялась пред образом монаха – старца, святого и одновременно мудрого, постигающего высшие веления Бога, подвизающегося «в терпении, любви и мольбе». В «Братьях Карамазовых» монах Зосима мудр не только потому, что стар, а «старец» потому, что мудр. «Старец» не возрастное определение, а духовно-качественное. <…> И когда Ленина величали «стариком», это в сущности было признанием его «старцем», т. е. мудрым, причем с почтением к мудрости Ленина сочеталось какое-то непреодолимое желание ему повиноваться.
«Старик мудр, — говорил Красиков, — никто до него (?!) так тонко, так хорошо не разбирал детали, кнопки и винтики механизма русского капитализма».
«Старик наш мудр», — по всякому поводу говорил Лепешинский. При этом глаза его делались маслянисто-нежными, и все лицо выражало обожание. Именование «стариком», видимо, нравилось Ленину. Из писем, опубликованных после его смерти, знаем, что многие из них были подписаны: «Ваш Старик», «Весь Ваш Старик...».
Как знаем, в «послушании» у этого «Старика» оказалась вся наша несчастная, разоренная, опустошенная и доведенная до отчаяния страна, и – увы! — она продолжает подчиняться его «игуменским окрикам»… И нам впору вспоминать уже не Клюева, а Иосифа Бродского, который в шестидесятых годах прошлого века писал:
Там не терем стоит,
а сосновый скит,
ни амбаров, ни изб,
ни гумен.
Всем хорош монастырь,
да с лица – пустырь,
и отец игумен,
как есть, безумен
Источник: http://novayagazeta....2007/85/26.html